Фрумкин Константин Григорьевич «Философия и психология фантастики». М. Едиториал УРСС. 2004. 240 стр. тираж 1 т.э. ISBN 5-354-00838-7.
"Ни в фольклоре, ни в романтизме фантастика не выделилась в особую разновидность или даже жанр литературы. И только формирование в конце XIX века научной фантастики привело к тому, что стали говорить о литературных произведениях, фантастических по преимуществу, т.е. не романтических, не мистических, не мифологических, не аллегорических, не символических, а именно фантастических. Так возникло понятие фантастики, которое до сих пор очень часто используется в значении корпуса фантастических текстов" (с.4-5)
"В эстетической структуре понятия фантастики наблюдается замечательная симметрия: несуществование будущего обнаруживается в качестве такого же фундаментального свойства реальности, что и неизменность прошлого. Нарушение обоих этих принципов порождает фантастику. Фантастика, описывающая альтернативную историю, является в некотором смысле зеркальным отражением фантастики, прогнозирующей будущее. И эта симметричность намекает нам, что прогноз тоже всегда альтернативен. Будущее в фантастике всегда альтернативное. Но альтернативное чему? Исторические события, вымышленные фантастами, являются альтернативными тем историческим событиям, которые считаются более или менее достоверными и которые описываются учеными-историками и добросовестными историческими писателями. (с.32-33)
"В донаучной литературной фантастике типичным «оправданием» необычных фактов служило то обстоятельство, что в качестве фантастического использовались общеизвестные, а главное – не авторские фольклорные и мифологические образы. Писатель не обязан отвечать за русалку, поскольку образ русалки придумал не он, русалки используются во множестве более ранних источников.<...>
Способ легитимации чудесного -- это интереснейший параметр всякого литературного произведения, который может быть предметом отдельного критического анализа. По тому месту, которое собственно оправдание занимает в романе или новелле, можно выделить три основных случая легитимации.
Во-первых, легитимация может быть действительной проблемой для писателя, который делает объяснение необычного важнейшим элементом сюжета. Таковы старые фантастические произведения с научно-популярным оттенком, которые серьезно и подробно строят гипотезы о технике будущего. Таковы некоторые романы, написанные учеными по предмету их специальности -- и здесь можно вспомнить произведения Владимира Савченко или известного хирурга Амосова.
Во-вторых, легитимация может присутствовать в романе, но как некая «вводная», которую не только читатель, но и писатель забывает после того, как она «промелькнет» по ходу повествования. Большинство фантастических сочинений исследует последствия фантастических допущений, а к обоснованию такого допущения относятся как к формальности или обряду, который надо провести как можно скорее. Это, впрочем, не значит, что обоснование не может быть проведено с достаточной степенью подробности. <...>
Наконец, третий случай -- когда непосредственно в тексте новеллы или романа никакого оправдания фантастическому не содержится, однако вместо этого имеется латентная отсылка к аналогичным фантастическим мотивам, содержащимся в ранее написанных произведениях. <...>
В целом можно сказать, что взаимоотношения текста фантастического романа и содержащихся в нем фантастических элементов эволюционируют от романа-обоснования через роман с обоснованиями к роману без обоснований. <...> Иногда это связывают с тем, что популяризация технических новшеств была эстетически тупиковым путем, и поэтому литература при первой же возможности ушла от него". (с.44-45). Далее, на стр. 47, автор указывает, что подобная редукция оправдания присуща и фэнтези: "для современного фантастического романа считается достаточным оправданием, если он находится в ряду аналогичных романов. Причем, ряды такого рода аналогичных произведений по цепочкам заимствований и литературных влияний часто уходят к произведениям, где какие-то оправдания были явственно сформулированы"."редукция оправдания в современной научной фантастике существует потому, что есть опытный читатель, знающий "язык" жанра" (с.75): "космический корабль землян" остается одним и тем же фантастическим образом, независимо от того, уделяет ли автор какое-то внимание его устройству и обстоятельствам постройки".
"Тема неожиданности акцентирует наше внимание на тесных связях, имеющихся у фантастики с эмоцией удивления. Неожиданная информация вызывает удивление, поэтому фантастическое очень часто называют удивительным. Одним из источников фантастической литературы Нового времени считают средневековые рассказы о случаях, достойных удивления. Здесь стоит вспомнить, что удивление, по мнению Платона, есть начало философии. Фантастика пытается придумать то, что при известном стечении обстоятельств может породить философию. В некотором смысле фантастику можно считать искусственным стимулированием философской метафизической потребности, т.е. этакой философской «мастурбацией». В этом сравнении нет ничего удивительного, если вспомнить, как часто с помощью фантастических произведений мы воображаем ситуации, в которых специально заострены весьма сложные философские, религиозные и цивилизационные проблемы" (с.96-97).
"Вячеслав Рыбаков выдвинул предположение, что фантастика, будучи более древней формой словесности, всегда оперировала коллективными целями и желаниями, в то время как реализм возник тогда, когда первобытный «коллективный субъект» оказался расчлененным, и интересными стали индивидуальные мысли и чувства". (с.107, речь идет о работе В.Рыбакова "Научная фантастика как зеркало русской революции").
"Во фрейдизме есть специальный термин: воображаемое удовлетворение потребности. Как указывается в учебнике Р.Немова, одной из функций воображения является регулирование эмоциональных состояний: воображение помогает "хотя бы отчасти удовлетворять многие потребности, снимать порождаемое ими напряжение". Поль Валерии утверждал, что «всякая чистая фантазия питается самой подлинной в мире стихией -- влечением к удовольствию; она отыскивает пути в скрытых предрасположенностях различных видов чувствительности, из которых мы состоим. Мы выдумываем лишь то, что выдумке по душе и в выдумку просится" (с.105)
"В англоязычной "Энциклопедии научной фантастики" говорится, что три основных отличительных качества божества оказались неотвратимо притягательны для писателей-фантастов: всезнание, всемогущество и способность творить целые миры". (стр. 147)
"читатели творят в своем сознании "наравне с автором" и даже дописывают "то, что не смогли увидеть на авторском полотне по своему или его неумению" (стр.146, цитата из работы Д.Шкаева "Как создаются миры")
"Типичными причинами сбоев в «миросоздательной» работе фантазии являются:
-наличие в тексте противоречий, не позволяющих вообразить мир данного произведения целостным;
-наличие в тексте знаков, не обладающих для данного читателя определенным наглядным значением;
-наличие в тексте стилистических украшений, переключающих внимание читателя с содержания на форму". (с.153)"Борхес, который считал мистику и богословие разновидностью фантастики, был прав, по крайней мере, в том смысле, что оба этих вида литературы толкуют о не-данном, к чему нельзя прийти, дешифруя имеющуюся реальность". (с.159)
"Если абсолют -- это полнота, то значит, он включает в себя как светлую сердцевину, т.е. собственно абсолют, предельные совершенства, так и весь спектр из возможных нисхождений и деградаций. Абсолют есть ВСЁ, или Генеральная совокупность возможностей. Абсолют есть не сердце мира, а спектр миров. Именно потому, что у нас нет достаточно оснований, чтобы объявить что-то одно более первичным, чем другое, стоит считать, что существует ВСЁ. Аналогичные соображения заставили Оригена утверждать, что Бог последовательно творит и затем доводит до завершения бессчетное множество миров -- поскольку невозможно было найти оснований, почему Бог в данное время создает мир, в предшествующие или последующие промежутки времени – пребывает в праздности. То есть Ориген признал, что нельзя найти основание привилегированности времени нашего мира как единственного наполненного реальностью. Но, признав существование бесконечной череды сменяющих друг друга миров, Ориген логически последовательно признал, что одна и та же душа, в отличие от мира, бессмертен, то она может рождаться в разных мирах". (стр. 166-167).
"Одновременное видение всех альтернативных реальностей приписывается лишь Богу, а человеку, как правило, доступно лишь их последовательное рассматривание" (стр. 170-171)
"Пелевин -- дитя эпохи, чья культура менее цельна, но более разнообразна, в чей кругозор входят фрагменты немыслимого числа мировоззрений, религий и концепций" (С.176)
Если бы каждый сам себе выбрать, что он хочет смотреть следующие пять лет по телевизору -- Путина или Зюганова. Потом бы сравнили, у кого страна погибла, а у кого процвела". (с.180)
"хотя кокаин встречается у Пелевина на каждой странице, нет автора более трезвого и, соответственно, далекого от истинной наркомании" (с.182)
"Самое же главное, что роднит Пелевина с Гессе -- это то, что хотя в формально-композиционном отношении сюжеты их романов строятся на бреде, наркотиках и измененных состояний сознания, никакого бреда, некой свойственной сновидениям и наркотическим галлюцинациям сумеречности восприятия. Герой в этих виртуальных путешествиях, может, иногда и теряется, автор -- никогда". (с.183-184)
Фрумкин называет Звягинцева "Михаилом" (стр. 191), потом "Гиперборейскую чуму" лазарчука и Успенского характеризует как "антисемитизм для умеренных интеллектуалов" (с.200).
В романе далекого от исторической проблематики Сергея Лукьяненко "Сумеречный дозор" можно узнать, что русскую революцию разработали скрывающиеся от людей Светлые маги, а построение коммунизма на базе СССР они же планировали осуществить путем подмешивания в хлеб зелья, делающего людей высокоморальными. (с.191)
"герой идет по офису "Ночного дозора" и смотрит на хранящиеся там книги: "да если бы эти книги увидел историк, нормальный историк, а не спекулянт от истории.. Никогда их им не увидеть. В некоторых книгах слишком много правды. В других – слишком мало лжи. Людям это читать не стоит, причем для их же собственного спокойствия. Пусть живут с той историей, к которой привыкли".
Итак, с одной стороны, историки тщетно стремятся достичь идеала -- истины, а с другой стороны, творцы современных мифов говорят, что есть таинственные книги, где истина уже есть в готовом виде. Историки бессильны узнать Правду об Истории -- и это потому, что она от них сокрыта. У магов есть книги, где эта Правда уже содержится в готовом виде, надо лишь проникнуть в секретное книгохранилище и ее прочесть. Это все тот же снобизм чекистов: гражданские историки ничего не знают об истории, поскольку им не доступны наши архивы, где содержатся такие тайны, что им не снилось.
Писатель, придерживающийся криптоисторической парадигмы, оставляет за скобками все проблемы, относящиеся к сложности реконструкции исторического прошлого; все сложности, связанные с тем, что факты истории приходится собирать по крохам; что, наконец, даже тогда, когда факты достоверно установлены, их интерпретация, понимание движущих сил исторических процессов все равно остается предметом запутанных теоретических разногласий, и у двух историков часто есть три интерпретации одного и того же события -- даже если эти историки не расходятся в описании его фактической стороны; впрочем, описание зависит от интерпретации, а та от описания, и это замкнутый порочный круг, неразрешимая герменевтическая проблема. Носителям криптоисторического мышления не приходит в голову вопрос, как написаны "тайные книги истины". Ведь и летописцы тайных обществ подвержены герменевтическим затруднениям не в меньшей, а то и в большей степени, чем обычные историки -- хотя бы по той причине, что, смеем думать, эти летописцы самодовольны и не бывают в курсе последних исторических дискуссий.
Чем, собственно, книги магических "дозоров" будут отличаться от обычных исторических книг, в которых "слишком мало правды"? Да тем, что в них будет привлечена еще одна группа фактов. Но здесь нет ничего особенного, и эзотерическим летописям суждено затеряться в исторической литературе. Ведь исторические школы и концепции тем и отличаются между собой, что в разных школах на первый план выдвигаются разные группы фактов (соответственно, другие группы фактов задвигаются на второй план, а то и вовсе игнорируются). Конечно, «маги» возразят, что их факты -- очень важные (чекисты тоже думают, что история творится их спецоперациями). Но при всем уважении к чудесам и спецоперациям: мало быть магом или чекистом, чтобы понимать истинное влияние собственных поступков на исторические процессы" (Стр. 195-196)
